Леха, наверное, скучает по Испании больше, чем я. Приятно, когда тебя называют кабальеро. При чем в самом обыденном смысле. Не то, что это устаревшее слово, к которому прибегают с иронией. Нет. Мы приходим сдать в багаж в камеру хранения на вокзале, и Лешка проходит мимо рамок, не снимая куртки. Дальше ему вслед летит фраза «Кабальеро! И трам-пам-пам, типа оставьте Вашу шпагу, плащ и шпоры на ленте конвеера». Я уже увидела, как мы выходим из здания вокзала и нас ожидает экипаж, с запряженными вороными жеребцами.
А еще Испания бегает. В парках, на улицах, на бульварах. В воскресенье мы вышли позавтракать и обнаружили по нашей улице Веласкеса бежит марафон. Пришлось плестись до улицы Гойи, потому что к кафе напротив было не перейти.
Утром мы ходили на рынок Растро. Знаменитый мадридский блошиный рынок, описанный во многих испанских книгах, а главное, у нашего любимого А.Переса-Реверте.
Под насмешливым взглядом Сесара Хулия выбрала себе деревянную расписную тарелку, украшенную грубовато намалеванным, пожелтевшим от времени сельским пейзажем: телега, запряженная волами, на окаймленной деревьями дороге.
— Но ты же не собираешься покупать это, дражайшая моя, — чуть ли не по слогам выговорил антиквар, тщательно модулируя неодобрительную интонацию. — Это недостойно тебя… Что? Ты даже не торгуешься?
Хулия открыла висевшую на плече сумочку и достала кошелек, не обращая внимания на протесты Сесара.
— Не понимаю, что тебе не нравится, — сказала она, пока ей заворачивали покупку в страницы какого-то иллюстрированного журнала. — В любом случае, ты мог бы сделать красивый жест и подарить ее мне… Когда я была маленькой, ты покупал мне все, что мне хотелось.
— Когда ты была маленькой, я слишком баловал тебя. А кроме того, я не собираюсь платить за столь вульгарные вещи.
— Ты просто стал скупердяем. С возрастом.
— Умолкни, змея. — Поля шляпы закрыли лицо антиквара, когда он наклонил голову, чтобы закурить, у витрины магазинчика, где были выставлены пыльные куклы разных эпох. — Ни слова больше, или я вычеркну тебя из моего завещания.
У нас разыгралась примерно та же сценка, но мы ушли ни с чем. Был обед и хотелось есть, и мы еще не наигрались в прошлогодние покупки из Афинского Тисеума. За несколько дней жизни в квартале блошиного рынка учишься находить среди гор барахла стоящие вещи. С наскока такого не получается. Старые вещи суеты не терпят.
Зато теперь у меня есть любимая улица — улица Толедо, которая вытекает из квадрата площади Майор и спускается вниз в Латинский квартал, звенящий детскими голосами, с маленькими кафешками и разноцветными домиками. Улица, на которой самые изящные балконы, и которая похожа на множество таких же улиц, и все же отличается от них.
Второй день в Прадо подарил нам Гойю. Маха, и правда, чудесная. Очень испанская. Лешка обнаруживает, что она написана в том же году, когда его прапрадед или дальше закончил семинарию и получил нашу фамилию. Маленькая женщина лежит, закинув руки за голову и смотрит на художника. Ее не назовешь счастливой, взгляд умный и печальный, и она позирует художнику, потому что захотела.
До поезда в Валенсию остается час и мы гуляем по Ботаническому саду.
