приходит ко мне одна…. (с)

Повесть о том, как поссорились Софья Андреевна и Иван Владимирович.
Ира, пишу для тебя, чтобы ты на своей экскурсии не ругала моего любимого директора 🙂

Место действия — Румянцевский музей. Кабинет директора.

Действующие лица
Софья Андреевна — графиня Софья Андреевна Толстая
Иван Владимирович — директор Румянцевского музея Иван Владимирович Цветаев

Рукописи Льва Николаевича Толстого хранились в Румянцевском музее. Уж не знаю, как так вышло, но Софья Андреевна использовала музей, как камеру хранения. В 1887 году она привезла часть рукописей в Румянцевский, а в 1898 году еще. Все рукописи хранились в сундуках (к 1920 году их было 12). Рукописи были сбагрены отданы на хранение в музей потому что мешались дома, о ящики все спотыкались и Софье Андреевне негде было поставить банки с вареньем как личное имущество Толстой: в опечатанном виде и без каких-либо гарантий, что музей заграбастает бессмертное наследние Льва Николаевича себе.
В 1904 году речь шла о 9 сундуках, и вышло так, что в этом году директор Румянцевского музея И.В.Цветаев был вынужден пригласить Софью Андреевну к себе для разговора о рукописях. Софья Андреевна, дама приятная во всех отношениях, пришла и устроила Ивану Владимировичу разнос.

Софья Андреевна: «Меня попросили взять ящики из Румянцевского музея по случаю ремонта. Но мне странно показалось, что в таком большом здании нельзя спрятать 9 ящиков в один аршин длины. Я обрались к директору музея, бывшему (ни за ни про что разжаловала графиня беднягу-профессора) профессору Цветаеву. Он заставил меня ждать полчаса, а потом даже не извинился и довольно грубо начал со мной разговор.»

11 января 1904 года Иван Владимирович Цветаев пишет Нечаеву-Мальцову:

Цветаев: «Сначала напала на меня графиня Толстая, жена Льва Николаевича, с упреками в непочтении к славе и авторитету ее мужа, в недостатке деликатности к ней, охранительнице этой славы, в непонимании задач музея, который должен считать за честь служить сохранению рукописей гр.Толстого, т.к. каждый листок их примется всяким иностранным музее, а Британским в особенности, с величайшим почтением. Она же очень оскорблена, привезла поэтому артельщика взять свои сундучки с рукописями мужа и передаст их куда-нибудь в другое учреждение для хранения, она-де никак не ожидала к себе и графу такого отношения с моей стороны, привыкши к деликатности и доброте моих предшественников, Дашкова и Веневитинова, и т.д. и т.д».

Софья Андреевна: «Говорит: «Поймите, что мы на то место, где стоят ящики, ставим новые шкапы, нам нужно место для более ценных рукописей… Какой такой хлам ценнее дневников всей жизни и рукописей Толстого? Вы, верно, взглядов «Московских новостей»?»

Иван Владимирович, отец трех дочерей, дважды женатый и очень терпеливый от природы сидел и помалкивал.

Цветаев: «С графиней мы виделись в первый раз в жизни; я о ней лишь слыхал как о женщине энергичной, опытной в управлении имением и денежными делами по изданию сочинений Л.Н.; слыхал также анекдоты насчет ее горячности и уменья в таком состоянии говорить бестактыне вещи».

Ивану Владимировичу десять дней назад дали чин тайного советника, который по табелю о рангах соответствовал генрел-лейтенанту в армии и вице-адмиралу во флоте. И вот сидел этот новоиспеченный тайный советник и думал: «Вот тебе и вновь пожалованный тайный советник! такой распекательной элоквенции я не слыхал и в малых чинах, а теперь, на вершине титулярной славы, барыня ругает тебя, как жалкого своего писаря»; озирался я по сторонам директорского кабинета, перед дверью которого, входя с бумагами, крестятся и причитают — «Помяни, Господи, Давида и всю кротость его» — музейные чины; озирался я, спришивая себя, «да не заснул ли я на директорском кресле от многочисленности спешных дел»; так нет: графиня сидит передо мною и отчитывает в речи, негодующей и страстной».

Графиня Толстая, в отличие от Цветаева могла похвастаться не только дурной славой скандалистки, но и диагнозом доктора Россолимо, который осматривал ее. «Надо признать ее совершенно больной и невменяемой… — писала ее дочь Татьяна другу семьи Черткову В.Г. — «Если бы Вы прочли в Брокгаузе объяснение «паранойи», которой определили ее состояние, вы видели бы, как это все похоже на нее».

Так вот графиня, видя, что останавливать ее никто не собирается, остановилась сама.

Софья Андреевна: «Мой гнев смягчил невоспитанного, противного Цветаева, а когда я сказала, что я надеялась получить помещение лучшее для всяких предметов, бюстов, портретов и всего, что касалось жизни Льва Николаевича, Цветае даже взволновался, начал извиняться, говорить льстивые речи, и что он меня раньше не знал, что все сделает…»

Цветаев: «Тогда я сказал ей, что я не принимаю ни одного из ее обвинений ни на счет музея, ни на счет свой: сундучки ее хранятся свято вот уже 10 лет, никто их и с места не трогал, не вскрывал, и остаются они ею же самой запертыми; а если мы вопросили ее по этому делу, то единственно потому, что будет производиться ремонт по случаю новой системы отопления и в том помещении, где находится ее собственность, мы пригласили ее для совместного обсуждения вопроса, где на будущий строительный сезон укрыть эти сундучки так, чтобы их не могли коснуться чужие руки и чтобы не преградить к них доступа для нее самой во время ее посещений для новых вкладов. Вот и все».

Софья Андреевна (по словам наивного Цветаева): «Так зачем же, Иван Владимирович (!), не сказали мне этого с самого начала, не остановили меня, а все молачали как немой? Я Бог знает что вам, по горячности своей, наговорила тут», — затараторила очень зарумянившаяся посетительница. «А я хотел посмотреть, какая вы бываете, графиня, в сердцах; мне покойный тесть мой А.Д.Мейн говаривал, что вы ужасно сердиты…» И гнева графини как не бывало, пошли мы в рукописное отделение, где хранятся ее сундучки, выбрали для них новое место в одной нише, над шкапами; она отослала артельщика — и мы расстались в наилучшем настроении. Я проводил графиню до передней и подавал ей шаль. На прощанье просил ее не думать, что преемником Дашкову и Веневитинову посадили в Румянцевский музей какого-то злого барбоса.

Но наивный Иван Владимирович не оценил коварства Софьи Андреевны, которая тут же направилась в Исторический музей и уже 12 января перевезла рукописи туда. В дневнике она записала: «Теперь я вся поглощена заботой о перевозке вещей и еще рукописей Льва Николаевича туда же (в Исторический музей). Надо спасти все, что можно, от бестолкового расхищения вещей детьми и внуками».

Вот я только одного понять не могу. Когда Александра Львовна в 1920 году решила издать Полное Собрание Сочинений Толстого, она и представитель Академии наук и литературного толстовского кружка В.Срезневский пошли именно в Румянцевский музей. И вскрывали, описывали 12 сундуков. Он еще потом целую статью в газету накатал, в каком он восторге.