Уточнила кое-какую информацию о вечере Блока в Москве в Доме Печати.
Конечно, опять путаница. У Надежды Нолле-Коган про вечер ничего нет. Блок останавливался у Коганов, когда жил в Москве и в 1921 году, и до этого в 1920. Подробностей у Нолле нет никаких, кроме тех, что она особенная, и у нее с Блоком были особенные отношения. Про 1921 год: «В этот приезд Блок выступал всякий раз очень неохотно, его раздражала публика, шум, ему трудно было читать стихи, ходить, болела нога, он задыхался, но успех выступлений был столь же велик, как и в 1920 году.» И про то, что он уехал раньше намеченного. Так что непонятно, зачем на нее ссылаться было.
Зато нашла Бориса Зайцева. Он писал об этом вечере: «Блок выступал в коммунистическом Доме печати. Там было проще и грубее. Футуристы и имажинисты прямо кричали ему:
— Мертвец! Мертвец!
Устроили скандал, как полагается. Блок с верной свитой барышень, пришел оттуда в наше Studio Italiano. Там холодно, полуживой, читал стихи об Италии – и как далеко это было от Италии!»
Опять слышал звон, не знаю, где он. И ехидничает еще «с верной свитой барышень», Чуковский написал «часть публики» :))
И до этого у Зайцева о выступлении в Доме Герцена:
На вечер Блока собралось много народу. В первом отделении читал Чуковский, в малой зале, а потом подъехал Блок. В глубине большой залы он стоял у раскрытого в сад окна. На темной зелени яснее выступала голова знакомая, огромный лоб, рыжеватые волосы. Вокруг кольцо девиц и литераторов. Чуковский кончил. Мы позвали Блока, он вошел, все аплодировали. Но какой Блок! Что осталось в нем от прежнего пажа и юноши, поэта с отложным воротничком и белой шеей! Лицо землистое, стеклянные глаза, резко очерченные скулы, острый нос, тяжелая походка и нескладная, угластая фигура. Он зашел в угол и, полузакрыв усталые глаза, начал читать. Сбивался, путал иногда. Но «Скифов» прочел хорошо, с мрачною силой.
И в этой вещи, и в манере чтения, и в том, как он держался, была некая отходная: поэзии своей и самой жизни. «Вот человек,- казалось,- из которого ушло живое, и с горестным достоинством поддерживает он лишь видимость».
Он был уж тяжко болен. Но думаю, что не в одной болезни было дело. Заключалось оно в том, что не хватало воздуха. Прежде тоска его хоть чем-то вуалировалась. После «Двенадцати» все было сорвано. Тьма, пустота.
В 1922 году в берлинской газете «Голос России» появилась статья некого «В.М-н». Наверное, она была напечатана к годовщине смерти — 6 августа. В ней тоже вспоминался вечер в Доме Печати:
Аудитория была непривычная для Блока… Председатель — розовый, сытый, с небрежной поэтической шевелюрой — стоял рядом с Блоком, — тонким, изможденным, с лицом измученного Аполлона. После открытия воцарилось долгое жуткое молчание. Казалось, Блок ничего не сможет прочесть и уйдет. Но вот мучительная судорога пробежала по лицу, и он стал читать: «Рожденные в годы глухие». После перерыва только два стихотворения — «Голос из хора» и «Коршун».
Кто же там председательствовал…
Мадикен на ундервуде 
да розовый сытый в 1921 году — таких я не у кого не встречала. все голодные и прозрачные.
НравитсяНравится
вот-вот. откуда он там такой сытый взялся…
НравитсяНравится
ума не приложу.. надо Одоевцеву посмотреть, она там всех описала. Или Ходасевича.
НравитсяНравится
Одоевцева питерская, она про москвичей вообще ничего не писала. М.б.Ходасивич… Но я его недавно перечитывала, не помню ничего похожего.
НравитсяНравится