Я все о той же статье Пяста. Я же очень хочу разобраться, в чем там дело. А разбирая статью как будто погружаешься в то время, присутствуешь. Это как мозаику собирать, сначала гора непонятных кусочков картона, а потом видишь в каждом кусочке усики бабочки, серцевину бутона или башенку замка.
III
Что они – животные, а не люди
явствует из их собственных поэтиче-
ских признаний. Помните философа
Эвгемера, который утверждал, что
имей быки или львы свою собственную
мифологию, Юпитер был бы в ней
непременно львом или быком
именно так у москвичей и выхо-
дит. Мифологические книги то и
дело выпускают: «Ко
«От Рюрика Рока чтения»,
а два из них повторяют поэ- (риф-)
ме к своему Юпитеру молитву:
«Господи, отелись!»
Тут скорее всего произошло слипание Эвгемера с Ксенофаном. Может быть, Пяст имел в виду Ксенофана, который утверждал, что богов, похожих на людей, придумали люди, и наградили их своими пороками/
Если бы руки имели быки и львы или кони,
Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,
Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли,
Точно такими, каков у каждого собственный облик.
Поэтому сам Ксенофан представлял Бога в форме шара. Эвгемер, в свою очередь, утверждал, что богами себя называли сами люди. Смысл его философии был в том, что он считал греческих богов людьми, которые жили раньше и своими делами, талантами прославились и позднее почитались как боги. Так Юпитеру он приписывал такую фразу (он один единственный сумел прочесть ее на золотой колонне храма острова Пахайа). Там говорилось о царях острова Уране, Кроне, их сыне Зевсе, который велел своим соотечественникам почитать его как бога, сам понастроил себе храмов и велел и после своей смерти не забывать о том, что он бог и молодец. Именно на это и намекает Пяст.
А все поэты того времени, да всех времен (Ай да Пушкин, ай да сукин сын!) любили себя хвалить. За что же винить? «Я, товарищи, поэт гениальный», — начинал свои выступления Шершеневич. Маяковский писал исключительно о себе, называл своим именем поэмы и рифмовал свое имя во всех своих стихах. Об этом «ячестве» писала еще Надежда Мандельштам и спорила с Ахматовой, что это недопустимо. Потом, правда, согласилась, что поэт в основном пишет про себя и про свои переживания, отсюда и «ячество».
Читаем статью дальше:
«Господи, отелись!»
Сочинил ее С.Есенин
старый знакомый Велимира Хлебникова
(теперь, по закону мимикрии, все
имажинисты переписавшие
высидев к этому чудесную рифму
«В шубе из лис»,
рифму тоже животного происхо-
ждения.
Что они мертвые, это понятно (известно)
слишком давно. По закону природы
можно рожать только себе подобных.
А еще их родители, при-
знались, что луна –
труп, звезды – гно
Кому, как не мертвому человеку мо-
гут прийти подобные от-
кровения? – И ведь главный принцип
один: у всех у них на
неба равная догматическая (особен-) (реаль-) (склон-)
ность, аксиомы все это
них, от трезвейших центрофугистов, до
пьянейших фуистов (от с
дурак).
Если центрофугист Бобров считает себя
вправе, подобно известному грече-
скому герою; нанести оскорбления не-
давнему гостю Москвы, которому боль-
ше в ней не бывать –
то сделал он это в пе
как подобает инициатору вечера в
«Сопо» (более подходящим было
бы «Соха», — хоть можно было бы вы-
ражаться: «от сохи взят
Это отсылка к памятному вечеру в Доме печати, который состоялся 5 мая 1921 года. Блок приехал в Москву в последний раз, был болен, слаб. Борис Зайцев писал об этом вечере: «Блок выступал в коммунистическом Доме печати. Там было проще и грубее. Футуристы и имажинисты прямо кричали ему:
— Мертвец! Мертвец!
Устроили скандал, как полагается. Блок с верной свитой барышень, пришел оттуда в наше Studio Italiano. Там холодно, полуживой, читал стихи об Италии – и как далеко это было от Италии!»
Вечер этот связан с именем Сергея Боброва. Тут действует фраза: «Была какая-то темная история про ложечки. То ли он украл, то ли у него украли». Так вот. Бобров — центрофугист, ближайший друг Н.Асеева, Б.Пастернака, И.Аксенова. При жизни и после смерти вышло много воспоминаний, путающих правду и вымысел – черносотенец, чекист, кокаинист (вспоминал Георгий Иванов).
Вл.Пяст пишет, что именно Бобров позволил себе выкрики в адрес Блока, а вот у той же В.Пашининой, тщательно изучавшей жизнь и творчество Есенина, мы читаем, что обвинителем был Михаил Струве, а Бобров яростно вступился за поэта:
«И.Н. Розанов вспоминает такой инцидент. Во время последнего выступления Александра Блока в Москве 5 мая 1921 года «появился на эстраде Михаил Струве… и стал говорить, что Блок исписался. Блок умер». Тогда выступил Сергей Бобров и резко отчитал Струве: какое право имеет такая бездарность, как Струве, судить о Блоке? Что он понимает в поэзии?
Об этом же случае вспоминают и другие, например С.Алянский и П.Антокольский, причем все отмечают, с какой яростью Сергей Бобров отстаивал «ПО-Э-ТА, потрясая кулачищами». Напомню, это было 5 мая 1921 года, а спустя три месяца Россия провожала своего лучшего поэта в последний путь».
«От сохи взят» — это обозначение простофили, НО там нет замыкающих кавычек, а место до следующего слова есть. Было еще выражение «на фене» — «от сохи взят на время» — это значит невинно осужден или арестован. Что имел в виду Пяст?
Теперь дальше:
Те, другие «лошади как лошади» из
«стойла», были более н
Дождались они поэта смерти и
на свежей могиле, по лошадиному
затопали. Они, видите ли лишены че-
ловеческих предразсудков за-
катывать так вечер. И звать «Чи-
стосердечно о Блоке. Бордельная мистика».
Не человек, не поэт и
Положим, в устах (ве)
ных часть эт
высшая по
их самих
«людьм
ле об
Чучело
те
«Лошади как лошади» — это камень в огород Шершеневича. Точнее это перефраз сборника стихов Шершеневича «Лошадь как лошадь», где он пробует писать стихи в разных жанрах, точнее руководствуясь разными принципами.
Сам Пяст так пишет о своей статье «Встречи с Есениным»:
Чувствуя всю ее искренность, я полюбил молодого поэта с тех пор. Она прозвучала в унисон с опубликованною мною весной 1922 года в журнале «Жизнь искусства» статьею «Кунсткамера», где я отплевывался, так сказать, от московских поэтов гуртом за тот исключительно гнусный вечер «Чистосердечно о Блоке!», — афиши о котором висели тогда на улицах Москвы. Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз; достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь, по счастью, забытый, русский стихотворец.
А вот что Есенин пылал таким негодованием по поводу этого вечера — это значительно, важно; это очень характерно для quasi хулигана. Кстати, неужели непонятно, что не может быть «шарлатаном» (есенинское слово!) тот, который себя таким объявляет!»
Все тут очень спорно. И статья была не весно 1922, а осенью 1921…
Валентина Пашинина повторяет слова Пяста, не проверив в чем дело: «Гнусный вечер «Чистосердечно о Блоке» устроили имажинисты. Есенин на нем не присутствовал и участия в нем не принимал. Возмущенный до глубины души увиденным и услышанным Владимир Пяст опубликовал осуждающую статью:
«Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз, достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь по счастью, забытый русский стихотворец».
Пяст на вечере не присутствовал, и статью Пашинина явно не читала…
Есенина, по некоторым воспоминаниям (Д.Самойлов, который-де сам потом сбегал к Есенину в лавку и все рассказал), среди участников вечера не было, что вызывает удивление – он не пропускал вечера в «Стойле».
Есть достаточно достоверные воспоминания В.Т.Кириллова, участника группы «Кузнеца»: «я вместе с моими друзьями — пролетарскими поэтами устроил вечер памяти Блока в только что открытом тогда клубе «Кузница» на Тверской. Народу было очень много. В конце вечера в зале появился Есенин. Он был очень возбужден и почему-то закричал:
— Это вы, пролетарские поэты, виноваты в смерти Блока!
С большим трудом мне удалось его успокоить. Насколько я помню, к Блоку он относился с большой любовью».
В книге В.Пашининой есть такой кусок:
«Скандальный вечер «памяти» Блока состоялся 28 августа 1921 года. Со словом «О дохлом поэте» выступали Шершеневич, Мариенгоф, Бобров и Аксенов. Есенин сидел один и плакал. Пришла Надежда Вольпин. Поэт встретил ее словами: «Вам уже сказали? Умер Блок. Блок! Лучший поэт наших дней — и дали ему умереть с голоду… Не уберегли… стыд для всех… для всех нас!»
Из воспоминаний Вольпиной получается, что он все же присутствовал на вечере…
Куняев эти события описывает так:
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Кто смотрел на Блока, терзаясь от боли, кто слушал его с недоумением и с насмешкой, кто видел в нем отставшего от жизни интеллигента. И много было тех, кто не скрывал своего злорадства, глядя на «большевика» – автора «Двенадцати».
«Это же стихи мертвеца!» – раздался торжествующий вопль, как только Блок закончил чтение.
«Он прав. Я действительно мертвец», – спокойно и устало согласился Блок. Жизнь была кончена.
Вернувшись домой, в Петроград, он слег и больше уже почти не вставал. Ни дышать, ни жить в новой атмосфере он не мог.
Ему, конечно, тоже веры мало. Он же не современник, но его книга на хорошем счету.
Буду дальше разбираться, пока только все путается…
мне определённо нравится твоё погружение в тему… жаль, что я сама к Блоку достаточно равнодушна…
НравитсяНравится
Я Блока тоже не очень понимаю. Он мне не близок. Мне тут интереснее имажинисты, и что с ними потом случилось. Ведь этот вечер и то, как к нему отнеслись современники, это как лакмусовая бумажка для каждого.
НравитсяНравится