Я не должна это потерять, и должна об этом подумать

Я все о той же статье Пяста. Я же очень хочу разобраться, в чем там дело. А разбирая статью как будто погружаешься в то время, присутствуешь. Это как мозаику собирать, сначала гора непонятных кусочков картона, а потом видишь в каждом кусочке усики бабочки, серцевину бутона или башенку замка.

III

Что они – животные, а не люди
явствует из их собственных поэтиче-
ских признаний. Помните философа
Эвгемера, который утверждал, что
имей быки или львы свою собственную
мифологию, Юпитер был бы в ней
непременно львом или быком
именно так у москвичей и выхо-
дит. Мифологические книги то и
дело выпускают: «Ко
«От Рюрика Рока чтения»,
а два из них повторяют поэ- (риф-)
ме к своему Юпитеру молитву:

«Господи, отелись!»

Тут скорее всего произошло слипание Эвгемера с Ксенофаном. Может быть, Пяст имел в виду Ксенофана, который утверждал, что богов, похожих на людей, придумали люди, и наградили их своими пороками/

Если бы руки имели быки и львы или кони,
Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,
Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли,
Точно такими, каков у каждого собственный облик.

Поэтому сам Ксенофан представлял Бога в форме шара. Эвгемер, в свою очередь, утверждал, что богами себя называли сами люди. Смысл его философии был в том, что он считал греческих богов людьми, которые жили раньше и своими делами, талантами прославились и позднее почитались как боги. Так Юпитеру он приписывал такую фразу (он один единственный сумел прочесть ее на золотой колонне храма острова Пахайа). Там говорилось о царях острова Уране, Кроне, их сыне Зевсе, который велел своим соотечественникам почитать его как бога, сам понастроил себе храмов и велел и после своей смерти не забывать о том, что он бог и молодец. Именно на это и намекает Пяст.

А все поэты того времени, да всех времен (Ай да Пушкин, ай да сукин сын!) любили себя хвалить. За что же винить? «Я, товарищи, поэт гениальный», — начинал свои выступления Шершеневич. Маяковский писал исключительно о себе, называл своим именем поэмы и рифмовал свое имя во всех своих стихах. Об этом «ячестве» писала еще Надежда Мандельштам и спорила с Ахматовой, что это недопустимо. Потом, правда, согласилась, что поэт в основном пишет про себя и про свои переживания, отсюда и «ячество».

Читаем статью дальше:

«Господи, отелись!»

Сочинил ее С.Есенин
старый знакомый Велимира Хлебникова
(теперь, по закону мимикрии, все
имажинисты переписавшие
высидев к этому чудесную рифму

«В шубе из лис»,

рифму тоже животного происхо-
ждения.
Что они мертвые, это понятно (известно)
слишком давно. По закону природы
можно рожать только себе подобных.
А еще их родители, при-
знались, что луна –
труп, звезды – гно
Кому, как не мертвому человеку мо-
гут прийти подобные от-
кровения? – И ведь главный принцип
один: у всех у них на
неба равная догматическая (особен-) (реаль-) (склон-)
ность, аксиомы все это
них, от трезвейших центрофугистов, до
пьянейших фуистов (от с
дурак).
Если центрофугист Бобров считает себя
вправе, подобно известному грече-
скому герою; нанести оскорбления не-
давнему гостю Москвы, которому боль-
ше в ней не бывать –
то сделал он это в пе
как подобает инициатору вечера в
«Сопо» (более подходящим было
бы «Соха», — хоть можно было бы вы-
ражаться: «от сохи взят

Это отсылка к памятному вечеру в Доме печати, который состоялся 5 мая 1921 года. Блок приехал в Москву в последний раз, был болен, слаб. Борис Зайцев писал об этом вечере: «Блок выступал в коммунистическом Доме печати. Там было проще и грубее. Футуристы и имажинисты прямо кричали ему:
— Мертвец! Мертвец!
Устроили скандал, как полагается. Блок с верной свитой барышень, пришел оттуда в наше Studio Italiano. Там холодно, полуживой, читал стихи об Италии – и как далеко это было от Италии!»

Вечер этот связан с именем Сергея Боброва. Тут действует фраза: «Была какая-то темная история про ложечки. То ли он украл, то ли у него украли». Так вот. Бобров — центрофугист, ближайший друг Н.Асеева, Б.Пастернака, И.Аксенова. При жизни и после смерти вышло много воспоминаний, путающих правду и вымысел – черносотенец, чекист, кокаинист (вспоминал Георгий Иванов).

Вл.Пяст пишет, что именно Бобров позволил себе выкрики в адрес Блока, а вот у той же В.Пашининой, тщательно изучавшей жизнь и творчество Есенина, мы читаем, что обвинителем был Михаил Струве, а Бобров яростно вступился за поэта:
«И.Н. Розанов вспоминает такой инцидент. Во время последнего выступления Александра Блока в Москве 5 мая 1921 года «появился на эстраде Михаил Струве… и стал говорить, что Блок исписался. Блок умер». Тогда выступил Сергей Бобров и резко отчитал Струве: какое право имеет такая бездарность, как Струве, судить о Блоке? Что он понимает в поэзии?
Об этом же случае вспоминают и другие, например С.Алянский и П.Антокольский, причем все отмечают, с какой яростью Сергей Бобров отстаивал «ПО-Э-ТА, потрясая кулачищами». Напомню, это было 5 мая 1921 года, а спустя три месяца Россия провожала своего лучшего поэта в последний путь».

«От сохи взят» — это обозначение простофили, НО там нет замыкающих кавычек, а место до следующего слова есть. Было еще выражение «на фене» — «от сохи взят на время» — это значит невинно осужден или арестован. Что имел в виду Пяст?

Теперь дальше:

Те, другие «лошади как лошади» из
«стойла», были более н
Дождались они поэта смерти и
на свежей могиле, по лошадиному
затопали. Они, видите ли лишены че-
ловеческих предразсудков за-
катывать так вечер. И звать «Чи-
стосердечно о Блоке. Бордельная мистика».
Не человек, не поэт и
Положим, в устах (ве)
ных часть эт
высшая по
их самих
«людьм
ле об
Чучело
те

«Лошади как лошади» — это камень в огород Шершеневича. Точнее это перефраз сборника стихов Шершеневича «Лошадь как лошадь», где он пробует писать стихи в разных жанрах, точнее руководствуясь разными принципами.

Сам Пяст так пишет о своей статье «Встречи с Есениным»:
Чувствуя всю ее искренность, я полюбил молодого поэта с тех пор. Она прозвучала в унисон с опубликованною мною весной 1922 года в журнале «Жизнь искусства» статьею «Кунсткамера», где я отплевывался, так сказать, от московских поэтов гуртом за тот исключительно гнусный вечер «Чистосердечно о Блоке!», — афиши о котором висели тогда на улицах Москвы. Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз; достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь, по счастью, забытый, русский стихотворец.
А вот что Есенин пылал таким негодованием по поводу этого вечера — это значительно, важно; это очень характерно для quasi хулигана. Кстати, неужели непонятно, что не может быть «шарлатаном» (есенинское слово!) тот, который себя таким объявляет!»

Все тут очень спорно. И статья была не весно 1922, а осенью 1921…

Валентина Пашинина повторяет слова Пяста, не проверив в чем дело: «Гнусный вечер «Чистосердечно о Блоке» устроили имажинисты. Есенин на нем не присутствовал и участия в нем не принимал. Возмущенный до глубины души увиденным и услышанным Владимир Пяст опубликовал осуждающую статью:

«Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз, достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь по счастью, забытый русский стихотворец».

Пяст на вечере не присутствовал, и статью Пашинина явно не читала…

Есенина, по некоторым воспоминаниям (Д.Самойлов, который-де сам потом сбегал к Есенину в лавку и все рассказал), среди участников вечера не было, что вызывает удивление – он не пропускал вечера в «Стойле».

Есть достаточно достоверные воспоминания В.Т.Кириллова, участника группы «Кузнеца»: «я вместе с моими друзьями — пролетарскими поэтами устроил вечер памяти Блока в только что открытом тогда клубе «Кузница» на Тверской. Народу было очень много. В конце вечера в зале появился Есенин. Он был очень возбужден и почему-то закричал:
— Это вы, пролетарские поэты, виноваты в смерти Блока!
С большим трудом мне удалось его успокоить. Насколько я помню, к Блоку он относился с большой любовью».

В книге В.Пашининой есть такой кусок:
«Скандальный вечер «памяти» Блока состоялся 28 августа 1921 года. Со словом «О дохлом поэте» выступали Шершеневич, Мариенгоф, Бобров и Аксенов. Есенин сидел один и плакал. Пришла Надежда Вольпин. Поэт встретил ее словами: «Вам уже сказали? Умер Блок. Блок! Лучший поэт наших дней — и дали ему умереть с голоду… Не уберегли… стыд для всех… для всех нас!»
Из воспоминаний Вольпиной получается, что он все же присутствовал на вечере…

Куняев эти события описывает так:

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Кто смотрел на Блока, терзаясь от боли, кто слушал его с недоумением и с насмешкой, кто видел в нем отставшего от жизни интеллигента. И много было тех, кто не скрывал своего злорадства, глядя на «большевика» – автора «Двенадцати».
«Это же стихи мертвеца!» – раздался торжествующий вопль, как только Блок закончил чтение.
«Он прав. Я действительно мертвец», – спокойно и устало согласился Блок. Жизнь была кончена.
Вернувшись домой, в Петроград, он слег и больше уже почти не вставал. Ни дышать, ни жить в новой атмосфере он не мог.

Ему, конечно, тоже веры мало. Он же не современник, но его книга на хорошем счету.
Буду дальше разбираться, пока только все путается…